В поисках синего - Страница 36

Пылай, мир, ты наказан.Безжалостен костер.Жестока преисподняя.

Он открыл глаза.

– Кажется, это она, часть со зданиями, – проговорил он. – Эти слова все время повторяются, а что дальше, я забыл. И при этом я слушаю Песню намного дольше, чем ты.

– Не понимаю, как Певец запоминает ее целиком, – сказала Кира. Она снова захотела спросить его о девочке снизу, будущей Певице, которую заставляют учить эту бесконечную Песню. Но замялась и упустила момент.

– У него же есть жезл, по которому он ориентируется, – сказал Джемисон. – И он начал учить ее, когда был совсем маленьким. Это было очень давно. К тому же он постоянно репетирует. Пока ты готовила его мантию, он готовил Песню для выступления в этом году. Слова никогда не меняются, конечно, но, как я понимаю, каждый год он выбирает, на какой части сделает акцент. Он работает весь год, обдумывая и репетируя будущее выступление.

– Где?

– У него есть комната в другой части Здания.

– Я никогда не видела его, только во время выступления.

– Да. Он живет всегда отдельно ото всех.

Они перевернули мантию и продолжили ее разглядывать, чтобы убедиться, что Кира ничего не пропустила. Служитель принес чай, и они вместе сели за стол, разговаривая о мантии и о том, какие истории она рассказывает, о временах, предшествовавших Разрухе. Джемисон вновь прикрыл глаза и прочитал:

Всё разореноБого табалТимор ТоронТоту ушел…

Кира узнала эти рифмующиеся строчки, одни из самых любимых, хотя она не понимала их смысл. В детстве они завораживали ее и развлекали во время прослушивания бесконечной Песни. «Бого табал, Тимор Торон», – порой напевала она про себя.

– Что это значит? – спросила она у Джемисона.

– Думаю, это названия исчезнувших городов.

– Интересно, что это были за города. Тимор Торон. Звучит приятно.

– Это и есть твоя работа, – напомнил ей Джемисон. – Ты с помощью нитей рассказываешь о том, как эти места выглядели.

Кира кивнула, снова разгладила мантию и нашла трагедию разрушающихся городов и вкрапления светло-зеленых пастбищ.

Джемисон поставил свою чашку на стол, подошел к окну и посмотрел вниз.

– Скоро достроят. После исполнения Песни ты сможешь начать красить новые нити для мантии.

Она в тревоге посмотрела на него, чтобы понять по выражению лица, не шутит ли он. Но он глядел серьезно. Кира думала, что после Собрания она сможет заняться своими делами, теми сложными узорами, которые рождались в ее голове. Иногда ее пальцы трепетали от желания их вышить.

– А что, мантия во время Песни так сильно рвется, что ее надо будет снова чинить? – спросила она Джемисона, пытаясь не показывать, какое отчаяние вызывает у нее эта мысль. Он же ее защитник, она не хотела его огорчать. Но и вечно заниматься скучной работой она тоже не хотела.

– Нет, нет. Твоя мать лишь немного чинила ее каждый год. А теперь ты очень ловко привела в порядок все места, которые в этом нуждались. После исполнения Песни в этом году надо будет заменить, наверное, всего несколько порванных нитей.

– Значит… – Кира ничего не понимала.

Джемисон подошел к мантии и показал на неукрашенную часть на плечах.

– Здесь находится будущее, – сказал он. – И теперь ты нам его изобразишь.

Кира не смогла скрыть удивления:

– Уже?

Ей казалось, что она займется этой работой, когда станет старше, когда у нее будет больше знаний, больше опыта.

– Да. Мы слишком долго тебя ждали, – ответил Джемисон.

19

Кира проснулась на рассвете от гула толпы. Он доносился даже в ее комнату, окнами выходившую на лес. Она быстро оделась, провела гребнем по волосам и побежала к Томасу. Оттуда была видна площадь, где происходили все крупные собрания.

Люди хоть и шумели, но не так, как в день охоты.

Даже дети, обычно такие непослушные, держали матерей за руки и спокойно ждали. Кира проснулась не от криков и ругани, а от шагов людей, стекающихся по узким улочкам. Даже со стороны Фена людской поток был необычно тихим. С противоположной стороны, оттуда, где жили Кира с матерью, шли жители поселка, которых она еще помнила в лицо. Там был и брат ее матери – вдовец с мальчиком Даном, но без девочки Мар; возможно, ее отдали в другую семью.

Члены одной семьи редко собирались вместе: дети обычно играли без присмотра, а родители работали; но сегодня все держались рядом: муж, жена и их дети. Все выглядели торжественно.

– А где жезл? – спросила Кира Томаса.

– Его вчера забрали.

Кира кивнула. Мантию тоже унесли вчера – и сразу стало казаться, что комната уменьшилась.

– Может, спустимся? – предложила Кира, хотя ей не очень хотелось идти в толпу.

– Нет, сказали, что за нами придут. Я спрашивал у служителя. Смотри, – показал Томас, – там, вдали, у дерева, перед артелью ткачих. Это не мать Мэтта?

Кира увидела худощавую женщину, которая так недружелюбно говорила с ними на пороге своей хижины. Сегодня она выглядела чистой и опрятной; за руку ее держал мальчик, похожий на Мэтта. Оба чинно стояли и вместе со всеми ждали, когда их впустят в Здание. Но старшего ребенка не было. Кире стало очень грустно и жалко Мэтта.

Глядя вниз на море лиц, Кира узнавала некоторых: ткачих, стоявших поодаль друг от друга, каждая со своим мужем или ребенком; мясника, переодетого в чистое, с толстой женой и двумя высокими сыновьями. Теперь собрался весь поселок, лишь несколько человек опаздывали и бежали по улочкам к площади.

В толпе началось движение. По ней, словно по воде, прошла рябь.